“Госветслужба неуправляема, напоминает чемодан без ручки” – ИНТЕРВЬЮ С НИКОЛАЕМ ВЛАСОВЫМ

Про конец десятилетия

Milknews: Вы больше 15 лет работали в системе Россельхознадзора. Как изменилась ветеринарная служба и ее работа за это время?

Николай Власов: Действительно, более 15 лет. Да и сейчас продолжаю работать, только в ином качестве. Служба изменилась не так сильно, как нам бы хотелось, и не радикально, чего бы нам еще больше хотелось, но изменилась. Главное в том, что госветслужба страны не изменилась структурно. Она, к глубокому сожалению, по причине наших бездумных реформ осталась раздробленной и в целом неуправляемой. По-прежнему госветслужбы регионов полностью зависимы от руководства регионов, а оно далеко не везде понимает роль и значение самой ветслужбы и суть задач, которые она должна решать. В большинстве регионов с ветслужб «в мирное время» руководство региона ничего особенно не требует, но и ей ничего особенно не дает. В результате в большинстве регионов для их руководства, госветслужба – как чемодан без ручки – бросить жалко, нести неудобно. Так и влачит свое существование эта неприкаянная ветслужба в бедных регионах (в бедных в смысле производства продовольствия) или комфортно и обеспечено деградирует в богатых.

А когда «мирное время» вдруг заканчивается и приходит очередная сами знаете что, руководство картинно удивляется: почему у нас ничего нет и мы ни к чему не готовы?! В большинстве регионов госветслужбы не встроены в общую систему обеспечения безопасности, в первую очередь – биологической, пищевой и продуктовой. У меня много лет есть уверенность в том, что ситуация не изменится в этом смысле, пока госветслужба страны вновь не станет единой и федеральной.

Если говорить о ветслужбе страны в целом, то есть о результатах работы ВСЕХ ветуправлений, то мы имеем слабоположительную тенденцию, причем в основном за счет прогресса в работе двух ветслужб – Московской области и Москвы и многолетне-стабильной хорошей работы госветслужбы Краснодарского края. Эти регионы громадны по производству и потреблению и «тянут» вверх общий итог. Но другие, к сожалению, тянут в противоположную сторону. Правда, в таких регионах, как правило, нет серьезного производства, да и откуда ему взяться с такими подходами, и, соответственно, они и угрозы серьезной не несут.

В нормативной сфере ситуация получше, усилия Минсельхоза дают свои плоды, изменения появились, но наше законотворчество так устроено, что нормальный закон «О ветеринарии» у нас так и не появился: препятствует этому экономический блок. Препятствует последовательно и в течение десятилетий. Понять, почему препятствует, у меня мозгов не хватает.

Почему бы, например, не ввести в закон глоссарий, который четко бы определил используемые термины? Мы это много раз предлагали. Минэкономразвития категорически против. А наше предложение «разбросать» этот глоссарий по подзаконным актам (в основном это приказы Минсельхоза) тоже не проходит – тут уже Минюст против и тоже категорически: они считают, что определение надо давать в законе. Вот и получается: в телегу не сяду и пешком не пойду.

Почему бы нам не иметь системы идентификации животных? Она есть во всех странах, кроме самых отсталых. Она есть в Казахстане, Киргизии и Белоруссии. А у нас ее нет. Минэкономразвития опять против: как бабушка в деревне будет платить за бирку, которую надо на ухо повесить ее корове?? А вешать бирку за счет бюджета – это, во-первых, не логично, во-вторых – несправедливо. Бюджет – это за наш общий счет, то есть те, у кого коровы нет, будут платить за тех, у кого корова есть. Ну, ладно корова: от нее теоретически может быть молоко на продажу, за безопасность которого логично платить потребителю молока. Это корова. А собака? От нее пользы нет – одно удовольствие хозяевам. Главное, Минфин такого подхода не одобрит. И, кстати, будет совершенно прав. Тут, как и в предыдущем случае, или Минэкономразвития не согласовывает подхода, или Минфин не согласовывает альтернативного подхода.

Таких примеров много – просто не хочу много говорить на эту тему. Причины, как я уже сказал, мне непонятны совершенно. То, что я слышал вместо причин, в основном похоже на бред. Если же пытаешься в порядке компромисса реализовать этот бред, то непременно натыкаешься на уже резонные сутевые возражения иного ведомства.

Так что наши изменения в основном – методические. У ветслужб появились новые инструменты для работы, которых ранее не было – это система прослеживаемости («Меркурий» и то, что вокруг него), регионализация и компартментализация, которых раньше вообще не было. Появилась аккредитация лабораторий, которая работает пока плохо, но работает. Кроме этого, появились в ветслужбах регионов и люди, которые эти инструменты отлично усвоили, изучили, эффективно их используют и даже учат других. Появились новые знания, новые вакцины, новые диагностикумы и много еще чего нового. Некоторые региональные лаборатории стали почти как наши – россельхознадзоровские. Словом, госветслужба страны стала иной, но еще не стала такой, как хотелось бы.

Milknews: Насколько изменилась эпизоотическая ситуация в России в целом за это время и в какую сторону?

Николай Власов: Опять, вопрос, вроде простой, а вот простого ответа на него не существует. Все идет разнонаправленно как по регионам, так и по конкретным болезням. Например, если сравнить реакцию ветслужбы на проникновение в страну гриппа А птиц в 2005 году и в текущем – 2020-м, то это небо и земля, точнее земля и небо. Сказываются опыт и подготовка специалистов. В разных регионах ситуация разная. А если сравнить реакцию на АЧС в 2008 году и в 2020-м, то ситуация не изменилась, точнее изменилась в худшую сторону, поскольку идет распространение. Но оно сдерживается. Причем весьма эффективно, потому, что оно идет линейно и довольно медленно, а если бы госветслужбы регионов работали совсем плохо, то шло бы экспоненциально и быстро. Если взять лейкоз КРС или бешенство, то ситуация меняется, но меняется в результате естественных процессов, которые цикличны, а не в результате работы ветслужб регионов. Это по болезням.

Теперь – по регионам. Как я уже говорил, ситуация разная, причем радикально разная. Достаточно сравнить результаты борьбы с ящуром в Краснодарском крае (приграничный регион с плохим окружением) и в Забайкальском крае (тоже приграничный регион с плохим окружением). В Краснодарском крае работают четко, заносы купируют быстро и качественно, в Забайкальском – все наоборот, все «творчеством» занимаются на тему – как бы вырезать гланды … ну… не обычным путем. В результате годами не могут преодолеть последствий единственного заноса.

Почему такая пестрота? Основных причин три.

Первая – природа болезни и наличие эффективных средств борьбы с нею. Пример: АЧС (нет вакцин, ползучее распространение) и ящур (есть эффективные вакцины, хорошо заметное распространение).

Вторая – степень «ветеринарности» болезни. Одни болезни являются чисто ветеринарной проблемой, то есть их распространение можно купировать усилиями одной ветслужбы, и пример такой болезни АЧС. Другие требуют усилий не только ветслужбы, но и других структур и ведомств, например, лейкоз КРС, бешенство или АЧС. С чисто «ветеринарными» болезнями мы как-то справляемся, а с иными – нет. Для борьбы с АЧС надо много чего на межведомственном уровне сделать. Или тот же лейкоз КРС, который представляет собой сейчас в России болезнь не ветеринарную, а чисто экономическую, точнее – социально-экономическую.

Третья причина – дикий животный мир регионов. Если кто не в курсе, то наши горе-реформаторы, реформируя полномочия ведомств, забыли про диких животных. Про то, что дикие животные тоже болеют заразными болезнями, они – дети Садового Кольца – наверное, даже и не знали. О том, что дикие животные болеют теми же болезнями, что и домашние, они уж точно не знали. А про то, что большинством тех болезней, которыми болеют дикие животные, болеют еще и люди, и сейчас не знают. В результате, у Минсельхоза отобрали все функции по эпизоотологии диких животных, а Минприроде забыли их передать. Получается, что у нас никто не занимается заразной патологией диких животных. Если болезнь в регионе появится у диких животных, то она непременно появится и у домашних в ЛПХ, затем на фермах и пошло-поехало. А регионы у нас очень разные в смысле дикого животного мира. Разные как по составу, так и по численности животных в дикой природе. Соответственно, и распространение заразных болезней животных идет в разных регионах по-разному.

О молочной отрасли 

Milknews: Как изменилась российская аграрная отрасль в целом и молочная в частности за это время?

Николай Власов: Если коротко, то аграрная изменилась очень сильно, хоть и не так сильно, как хотелось бы нам, и как она могла бы измениться, а вот молочная – очень слабо или почти совсем не изменилась, к сожалению.

Если чуть подробнее, то могу отметить следующее. В аграрной отрасли стало больше профессионализма в руководстве аграрных компаний и стиле их поведения. Они опыта набрали, освоили современные технологии и технику. В результате – рост урожайности, конкурентоспособности, доходов производителей, а они – основной стимул развития отрасли. Очень помогло усиливающееся давление коллективного запада на нашу страну. Их санкции и наши контрсанкции освободили полку для отечественного производителя, и он воспрял. Местами так воспрял, что стал мировым производителем.

В результате этих двух моментов местами образовалось то, без чего отрасль нормально развиваться не может – избыток предложения над спросом. Следствие – стал расти экспортный потенциал и возникла острая внутренняя конкуренция, в результате которой растет качество.

В молочном секторе есть две «половинки» – производство сырья и молокопереработка. Все упомянутые тенденции в молочном секторе проявились, но они смазаны одним обстоятельством: у нас как не было, так и нет достаточного и нормального производства товарного молока. И пока его не будет, эта отрасль нормально развиваться не сможет.

Если нет достаточно сырого молока, то не будет и его качества. Будет законсервирована уродливая ситуация, когда не покупатель (молокопереработчик) будет ВЫБИРАТЬ у кого покупать сырое молоко и ВЫБИРАТЬ какого качества молоко ему покупать, а производитель сырого молока будет выбирать кому продать, поскольку кто-то да наверняка купит. А должно быть наоборот. У нас сейчас любой крупный молокоперерабатывающий комплекс работает как пылесос – засасывает все вокруг (если очень крупный, то и не только вокруг, но и издалека) и тут уж не до качества сырья – только бы мощности загрузить.

Кстати, я в курсе оценок на эту тему – по некоторым у нас аж 37 миллионов тонн сырого молока производятся, но не верю им: куда ж оно девается, если его столько производится? К тому же мы с «Меркурием» этот вопрос тоже мониторим, и у нас почти вдвое меньше получается объем производства. Почему у нас нет достаточно сырого молока, вы и сами прекрасно знаете – мониторите этот вопрос. Поэтому не буду говорить об отсутствии доступных длинных дешевых кредитов (а молочное животноводство – это самая долгая в смысле отдачи отрасль) и всем таком, о чем вы в обзорах пишите. Отмечу только одно, о чем вы почему-то не говорите. У нас в молочном скотоводстве, как мне кажется, бездумно «слизали» технологию содержания и эксплуатации коров с не совсем подходящих для нас «лучших мировых образцов». Типа – у них отличные результаты, стало быть, «слижем» и у нас будут отличные – как бы не так: технология разрабатывается в конкретной среде, вписывается в эту среду, а среда резко различается.

Условия воспроизводства дойного стада у нас с «образцами» сильно различается: у нас – явный недостаток качественного и доступного ремонтного молодняка, у «образцов» – явный избыток его – стимул быстрой замены дойного стада. У нас стоимость круглогодичного содержания (скотоместа) заметно выше из-за климатических условий, а значит отдача – медленнее.

Селекция у «образцов» направлена на выбор линий с максимально длительной и интенсивной лактацией и плевать, что после трех-четырех таких лактаций корова просто протянет ноги от перенапряжения систем своего организма – ее уже заменят (благо есть, на что менять). Максимально интенсивная лактация сразу «задирает» требования к кормам (корм коровы – половина успеха лактации) и вынуждает использовать массу кормовых добавок, включая совсем не бесспорные, например, типа «защищенных жиров» или полиакриламидных сорбентов. В результате стоимость кормодня резко растет, а качество молока падает параллельно росту его количества. И становится оно все менее похоже на то молоко, к которому организм человека адаптировался тысячелетиями и которое мы могли бы производить, причем очень много.

А куда у нас селекция должна быть направлена? Правильно, на максимальную длительность всех лактаций и на красоту животных. Больная или увечная корова некрасива.

Все промышленное содержание дойного КРС крайне не физиологично вообще и не адаптировано к нашим условиям и нашей специфике, в первую очередь – климатической. С другой стороны, у нас исторически доказанный колоссальный потенциал в этом секторе. Кто два века назад был наибольшим экспортером масла в мире?

Теперь о второй половинке – о молокопереработке. Тут тенденции гораздо более радующие. С технологиями ситуация улучшается, этикетки становятся все краше, упаковки все лучше.

Правда, продуктов из обрата, а не из молока, все больше. Но это, думаю, отражение проблем в первой «половинке»: нет достаточно нормального сырья, вот и приходится молоко подменять обратом, а потребителя при помощи дорогостоящей рекламы убеждать в том, что это очень полезно.

Гораздо хуже, что эта тенденция отразилась еще и на росте фальсификата на рынке. Оно подогревалось законом о госзакупках, о несовершенстве которого уже только ленивый не говорил. В конце концов, фальсификат всех так достал, что к этому вопросу было привлечено всеобщее внимание. Внимание общественности, контролирующих органов и молокопереработчиков, причем не только тех, кто реально выпускает качественную продукцию, но и среднячков тоже, которые запросто в той ситуации могли пострадать из-за утраты доверия потребителей и, как следствие, из-за падения спроса и объема реализации.

Тогда, наконец-то, за это взялись всем миром, включая молокопереработчиков, и это безобразие потихоньку исправляется. А «потихоньку» для этой отрасли означает уход с рынка многих сотен тысяч тонн фальсификата. Что меня больше всего радует в этой второй «половинке» – это появление творцов, артистов. Тут я ни разу не ерничаю: я внутренне так определяю предпринимателей, которые стараются не просто денег заработать, а стараются их так заработать, чтобы по-честному и красиво.

Не буду конкретных называть. Кто-то сделает свое производство прозрачным вплоть до свободных экскурсий на предприятие, другой еще что-то придумает, третий качество улучшает. И таких в секторе молокопереработки изрядно появилось.

Почему изрядно? Потому что некие деятели решили нас «санкционировать». Их санкции и наши контрсанкции освободили полку – дали сбыт этим артистам и творцам, чем они и воспользовались.

Ситуация с контрафактными производствами молочной продукции тоже радикально изменилась, но уже по причине введения электронной сертификации готовой молочной продукции. До нуля мы этот вопрос еще не закрыли, но он уже перестал иметь серьезное значение. Скоро и до нуля закроем – теперь уже это дело техники и небольшого времени.

Итак, две «половинки» единого целого и совсем разные тенденции внутри каждой. Можно ли жить в этой ситуации? Конечно, и рецепт нашим бизнес-сообществом уже усвоен – вертикально интегрированные хозяйства: по этому принципу организуют производство уже многие, причем от самых мелких, буквально от ЛПХ и фермеров, до очень крупных. Уходят от колебаний цен на сырье, от проблем со сбытом сырья, от несправедливого распределения прибыли-выручки.

Прогнозы

Milknews: Как будет меняться сельское хозяйство в мире в следующие десять лет, по-вашему?

В мире тенденции очевидные – грядет голод. Где-то скрытый из-за несоответствующего питания, а где и открытый из-за недостатка любого питания Количество людей в последнюю пару десятилетий растет быстрее, чем производственные мощности пищевого сектора. А ведь такого никогда в истории не было. Дело усугубляется еще и несправедливым, капиталистическим распределением продукта.

Соответственно, основной тенденцией, точнее целью, будет валовое увеличение объема мирового производства. Однако оно упрется в недостаток пахотных земель: из площади суши процентов 40 уже в сельхозобороте.

Количество сельхозземель почти не растет за последние 60-70 лет, следовательно, достигнут потолок их использования. По крайней мере, с современными технологиями. А они за следующие 10 лет радикально не изменятся.

Основным пищевым продуктом для большинства населения так и останутся рис, пшеница и кукуруза (а отнюдь не высококачественный животный белок). Причем их будет все меньше и меньше в расчете на душу населения, хотя и несколько больше в абсолютном исчислении.

Свой вклад внесет резкая диспропорция в распределении земель сельхозназначения в мире. В Азии живет больше половины населения Земли и там меньше 47% сельхозземель. В Европе, Северной и Центральной Америке живет меньше 15% населения и имеется больше 42% сельхозземель. Диспропорция усугубится капиталистическим способом распределения.

Причем, значительная часть земель сельхозназначения – это банальные пастбища, и их среди мирового запаса сельхозземель больше половины. Их продуктивность весьма низка, и при многолетнем интенсивном использовании она будет падать.

Есть небольшой резерв пополнения пахотных земель, используемых для производства пищи. Это пахотные земли, которые сейчас под техническими культурами (лен, хлопок и т.п. – их можно заменить  синтетикой), но таких земель немного.

Во второй половине 20-го века сельхозпроизводство пережило свою промышленную революцию – успехи в механизации, электрификации, интенсификации дали впечатляющий скачок в обеспечении пищей населения Земли. И продуктообеспеченность возросла почти на 15% в душевом исчислении, несмотря на рост населения за это же время с 2,5 млрд человек до 6 млрд человек. Но сейчас этот импульс уже почти закончился, а нас уже более 8 млрд.

Технологический прогресс в мировом АПК затормозится, поскольку развитые страны уже решили свои системные проблемы в части продуктовой безопасности, и больше не будут вкладывать существенные бюджетные средства в НИРы и НИОКРы, а частные компании системных исследований не финансируют. Бедные страны не в состоянии обеспечить следующий технологический и технический рывок.

По этим причинам есть два основных пути увеличения объема производства в мировом АПК: это широкое использование ГМО-организмов и промышленное широкое использование аквакультуры (как морской, так и пресноводной).

Почему именно ГМО, а не просто новых более высокопродуктивных сортов? Потому, что не хватает пахотных земель. Следствие – неоптимальный севооборот, следствие его – накопление сорняков и вредителей, следствие – необходимость защиты от них, следствие – необходимость широкого использования пестицидов и гербицидов, следствие – необходимость создания устойчивых к гербицидам и пестицидам сортов, а это и есть ГМО.

Из-за использования ГМО у нас будет все более и более небезопасная пища. Причем не потому что генномодифицированные растения сами по себе страшно вредны, а потому, что при их выращивании посевы поливаются гербицидами и пестицидами, и в растениях накапливаются их остатки. Впрочем, при современных технологиях эти же вещества, правда в меньших количествах, накапливаются и в не-ГМО растениях.

Интенсификация сельхозпроизводства имеет еще одно неприятное следствие – деградацию земель, особенно пахотных. В результате их продуктивность будет падать (не везде, конечно, но в среднем будет). Причем, чем больше будет земельных рантье и арендаторов, тем продуктивность будет падать быстрее.

Почему аквакультура, и почему я трактую аквакультуру как часть сельского хозяйства? Потому, что даже внутренних водоемов очень много (только в России около 37 млн га), я уже не говорю о морской аквакультуре. Соответственно, потенциал этот огромен.

Иными словами – небольшой прирост будет за счет инерции промышленной революции в АПК, но именно небольшой, поскольку большая часть стран не сможет использовать передовые технологии, которые более капиталоёмки, а основной прирост будет за счет усиления использования ГМО и аквакультуры. Но продуктовая безопасность мира останется под большой-большой угрозой.

«Зеленая революция» особых перспектив, как мне кажется, не имеет – сколько-то этой дорогостоящей продукции будет, конечно, производиться, но это для богатых, а их очень мало.

Milknews: Какие прогнозы можно сделать по аграрной отрасли в России? 

Николай Власов: Что же касается России, то тут могу точно сказать следующее. Во-первых, потенциал пищевого производства у нас громадный и резко недооцененный (для сухопутного сельского хозяйства и для аквакультуры).

Пахотных земель у нас около 9% от их мирового количества (при менее, чем 2% населения) и около 40% от мирового количества черноземов. Причем, значительная часть земель сельхозназначения сейчас у нас не используется или используется в недолжной степени, то есть еще и большой резерв есть.

Во-вторых, успех (или неуспех) АПК в России на следующие 10 лет будет связан в большой степени с тем, как Россия отреагирует на те тенденции в развитии и роли мирового АПК и на демографические процессы, о которых я говорил. Правильно отреагируем – наш АПК будет быстро развиваться. Не правильно – будет чахнуть.

Основа развития отечественного АПК – это экспортный потенциал продукции: наш внутренний рынок слишком мал для наших возможностей. Это, кстати, и ответ, почему у нас значительная часть сельхозземель не используется.

Основная мировая тенденция понятна – резкий недостаток продовольствия, особенно зерна, масличных, мяса и птицы. Вот и основные векторы нашего развития. Пойдем по ним – успех обеспечен. При этом идти надо решительно, но с осторожностью, не подставляясь на экспорте некачественной продукции. Нам будут сильно мешать – внешние рынки поделены уже.

Milknews: А каким бы вам хотелось видеть российское сельское хозяйство в ближайшие 10 лет? 

Николай Власов: Хотелось бы централизованного руководства российским АПК, хотя бы на ближайший период, когда можно или много выиграть, или много проиграть. Чтобы было кому сказать селянам, что сажать, кого выращивать. Естественно, я говорю не о простых начальственных “хотелках”, а о перспективах экспорта продукции АПК, которую чем больше экспортируешь, тем больше ее становится.

Хотелось бы ценового демпфера для сельхозпроизводителей – активного участия государства в закупках сельхозпродукции, в торговле ею (в том числе и в трансграничной, в том числе – через госрезерв), в закупках по предустановленным ценам под соответствующее кредитование.

Хотелось бы активного участия государства в работе мелких сельхозпроизводителей – начиная от владельцев ЛПХ, потенциал которых используется сейчас на доли процента. Кроме государства тут никто ничего не сделает.

Хотелось бы убрать двусмысленность в распределении (или определении) сектора, а то у нас странный перекос получился. Например, переработка оказалась в большей мере вне АПК. В том числе молокоперерабатывающая отрасль – зависла где-то между Минсельхозом и Минпромторгом, а ведь она – органическая часть АПК.

Хотелось бы поменьше либерализма внутри АПК. От него, кроме проблем, нет ничего. Особенно это касается выращивания растений и содержания животных: тут порядок нужен, иначе будем страдать от болезней и вредителей, отравления водоемов и деградации почв.

В ветеринарии и животноводстве хотелось бы решить те проблемы, о которых шла речь выше. Но перспективы тут аховые: слишком много еще «реформаторов» осталось, которые продолжают думать о том, что есть в мире реальная и равноправная конкуренция, что «рынок» чего-то там способен (и хочет) выстроить.

Про «Меркурий» и маркировку

Milknews: Насколько удалось достичь тех целей, которые ставили перед собой разработчики системы «Меркурий»?

Николай Власов: Если говорить о целях, то они очень разные и можно разделить их на ближайшие, среднесрочные и стратегические.

Ближайшие достигнуты: создан инструмент обеспечения прозрачности производства и обращения, создана основа дистанционного необременительного надзора. В отношении тех видов продукции, которые и ранее подвергались ветсертификации, реальному сектору сэкономлены очень большие средства, решены, в основном, технические проблемы переходного – внедренческого периода. Электронная сертификация стала привычной и на 85% автоматизированной, необременительной и дешевой. Практически убит контрафакт.

Из того, что мы относили в эту группу, не достигнута прослеживаемость высокого разрешения. Об основной причине я уже упоминал: Минэкономразвития затормозил внедрение идентификации животных. В результате они не идентифицированы, и до отдельного животного мы ничего проследить не можем.

Среднесрочные постепенно реализуются, в том числе противодействие фальсификату, создание автоматизированных следящих аналитических модулей — системы автоматизации государственного надзора.

Стратегические еще не достигнуты, но кое-что уже есть. В частности, еще не реализована система полноценного информирования потребителя о свойствах и происхождении приобретаемого им товара. Только разворачиваем работы по автоматизированной кросс-проверке данных. Кратко это вот что: вы начинаете оформлять транспортный эВСД и указываете машину, которая повезет партию в точку назначения. Тогда «Меркурий» должен связаться с ФГИСом МВД и проверить, есть ли такая машина и что она из себя представляет, а затем – с «Платоном» установить, куда она поехала. Или вы оформляете эВСД на перемещение со сменой собственника, тогда «Меркурий» должен связаться с системой ФНС и проверить, состоялась ли такая сделка. И так далее. На очень ранней стадии находится прослеживание «холодовой цепочки» (это автофиксация температурного режима при перемещениях, хранении и содержании на прилавке). Реализовано взаимодействие с ЕГРИП и ЕГРОЮЛ: вы оформляете эВСД на получателя, а «Меркурий» прозрачно для вас проверяет, есть ли он и имеет ли право вести соответствующую деятельность.

Об основных целях – это повышение пищевой и биологической безопасности. Уже сейчас «Меркурий» дает возможности отследить источник угрозы или проблемы, причем отследить быстро и полно. Но он пока еще не может сделать этого автономно – без участия человека. А с участием человека – уже можно, хотя и медленнее, чем хотелось бы. Это повышает и уровень биологической и пищевой безопасности. Мгновенно отслеживается путь распространения и местонахождения инфицированной продукции, фальсификата или контрафакта.

Milknews: Вы говорили как-то в интервью, что после внедрения ЭВС исчезнут «сотни фейковых предприятий, которых нет в природе. Массовая фальсификация исчезнет максимум через месяц-два после этого». Удалось ли этого достичь?

Николай Власов: В отношении фейковых предприятий и контрафакта в основном так и произошло. Почему «в основном»? Потому, что жулики у нас люди очень творческие и ищут обходные пути – слабости систем защиты. Но и мы «затыкаем» эти дырки. В результате, единичные случаи еще проскакивают, но их очень мало, словом, враг «еще жив, но уже побежден».

В отношении массовой фальсификации – сомневаюсь, что я так сказал. Если сказал, то это, скорее всего, была оговорка – перепутал тогда контрафакт и фальсификат.  Фальсификат так просто не победить: тут нужна четкая система автоматизированного отслеживания балансов производителей и логистических объектов. Вручную мы это уже умеем делать, но это медленно и трудоемко, следовательно, не может дать большого эффекта. А вот автоматически «Меркурий», который вполне может уследить за всеми сотнями тысяч участников производства и обращения,  этого делать еще не умеет. Но довольно скоро научится.

Milknews: Какое ваше отношение к готовящейся системе маркировки? 

Николай Власов: Отношение пока осторожное, формирующееся, поскольку, чтобы его сформировать, надо понимать следующее:

– как она будет реализована,

– во что обойдется бизнесу и потребителю,

– насколько она будет эффективна,

– какие новые данные, сведения будет способна представить надзорным органам,

– какие сервисы сможет предоставлять участникам рынка и потребителям.  У меня на сей счет пока данных не хватает, но сейчас мы активно работаем с ЦРПТ по интеграции систем, наблюдаем за экспериментальным внедрением, так что скоро увидим.

Milknews: не пересекаются ли система маркировки с «Меркурием»?

Николай Власов: Где-то есть пересечения, где-то нет.  Например:

– ЭВС позволяет отслеживать связь и переходы сырья и продукции переработки, а система маркировки (СМ) нет,

– ЭВС позволяет отслеживать перемещения и перепродажи неупакованной продукции, а СМ нет,

– ЭВС не оперирует с индивидуальными упаковками и не отличает одну из них от другой из них, если они происходят из одной производственной партии, а СМ это может делать,

– ЭВС не фиксирует легального вывода продукции из обращения – факт розничной продажи, а СМ это может делать (пока не понятно как это будет работать в общепите, но уже понятно – на примере сигарет – как это будет работать в розничной торговле),

– ЭВС и СМ могут фиксировать перемещения и перепродажи маркированной продукции, агрегацию и дезагрегацию партий. Тут они вроде бы конкурируют. Но, надеюсь, реальной конкуренции тут не будет, и мы с ЦРПТ технологическую основу для этого уже заложили – это интеграция двух систем, так что участники обращения, полагаю, будут работать лишь в одной из них, а она будет прозрачным для пользователя образом взаимодействовать со второй.

Учитывая эти обстоятельства, ЭВС и СМ являются скорее взаимодополняющими, сотрудничающими системами, чем конкурирующими. Разумеется, все зависит от реализации: при неумной реализации СМ и ЭВС будут конкурирующими. Надеюсь, этого не случится.

Milknews: Нужна ли маркировка молочной отрасли? 

Николай Власов: Тут я легко мог бы вместо ответа съехидничать: компания «Данон» же так просила ввести маркировку, причем от имени отрасли, стало быть, нужна. Правительство согласилось, так что ж теперь спрашивать: нужна она или нет? Но не буду ехидничать и по сути могу отметить следующее. Методически широкое внедрение маркировки в “пищевку” я бы, конечно же, начал не с молочной продукции, а с питьевой воды, затем бы перешел к безалкогольным напиткам. Почему? Потому что:

– технически легче – меньше форм-факторов и материалов упаковки,

– не скоропорт – меньше потерь и проблем при внедрении и отработке технологий,

– тоже массовое производство и конвейерные линии, всю технику нанесения можно отработать,

– в отношении питьевой воды и безалкогольных напитков, в отличие от молочки, где есть ЭВС,

– полная бесконтрольщина: не зря ведь говорят, что «Боржоми» только в Москве выпивают больше, чем ее источники выдают. Так что тут от внедрения, несомненно, была бы общественная польза.

А вот с молочкой, опять-таки методически, было бы лучше подождать год-два после внедрения ЭВС, оценить, что удалось с помощью ЭВС решить, а что нет, и тогда уж решать, внедрять ли СМ в молочной отрасли, нужно ли это делать сейчас или сначала стоит отработать с другими отраслями пищевки, например, с овощными и грибными консервами, с вареньем и джемами, затем перейти к чаю и кофе. Почему именно с них? Опять же с ними полная бесконтрольщина, а значит – контрафакт, фальсификат, небезопасная продукция.

Но внедрение началось именно с молочки, и это свершившийся факт. Теперь вернусь к сути вопроса. Во-первых, хочу отметить, что вопрос поставлен не корректно. Подобные системы вводятся не в интересах производителей, а в интересах потребителей – для защиты последних от безобразий, творимых первыми.

Молокопереработчики натворили достаточно, чтобы свою продукцию сильно скомпрометировать. Не каждый из молокопереработчиков, конечно же, творил. Но вместе они к себе привлекли пристальное внимание всех.

Учитывая сказанное и отвечая на вопрос буквально, я бы ответил – нет, конечно, отрасли не нужна. И это, по-моему, очевидно: для отрасли не нужна, а для защиты потребителей и государства от безобразий, происходящих в отрасли, нужна.

Но это просто, только если думать внутри простейшей капиталистической парадигмы: хочу прибыль, сейчас, много, любой ценой. Тогда такая система (как и ЭВС) не только не нужна, а даже и вредна для отрасли, точнее для многих ее представителей.

А вот если из этой парадигмы выскочить, и взглянуть на все это стратегически, то ответ не такой уж однозначный получится. Потому, во-первых, что доверие потребителя – это залог успеха производителя. А доверие из воздуха не берется. Оно обеспечивается работой по правилам, прозрачностью деятельности, честностью, добросовестным информированием как конечного потребителя. СМ, как и ЭВС, обслуживает решение этой задачи.

Во-вторых, когда-то российская молочная отрасль должна вернуть себе нормальную репутацию на международных рынках. А для этого опять-таки надо все вышеперечисленное. И, следовательно, и СМ, и ЭВС обслуживают решение и этой задачи тоже.

В-третьих,  залог успешного прогрессивного развития подобных отраслей связан с внутриотраслевой конкуренцией. А с ней в данной отрасли большие проблемы. Средства, обеспечивающие прослеживаемость и прозрачность, работают на эту задачу. Причем, как я уже отметил, тут СМ и ЭВС дополняют друг друга.

Так что правильный вопрос звучал бы так: «Нужна ли эта система для обеспечения безопасности и качества российской молочной продукции?». Тогда ответ положительный, но с оговоркой: если эта система будет целесообразной, технически грамотной, недорогой, правильно организованной.

Именно БУДЕТ, поскольку практически ее еще нет – она только строится. И, если уж откровенно, тут ведь вопрос не столько в том, нужна маркировка молочной продукции или нет. Вопрос в основном в том, как и на какой основе она внедряется и сколько это внедрение будет стоить.

Оценка тут осложняется еще и тем, что мы уже имеем ЭВС, которая нами выполнена как полностью государственная система, пользование которой во всех смыслах и для всех – бесплатно. А СМ внедряется на основе ЧГП, а, коли так, то все понимают, что СМ должна приносить прибыль, по крайней мере, частному партнеру.

Соответственно, представители отрасли озабочены тем, как эта прибыль будет формироваться, из чьих средств она будет формироваться, какой размер она будет иметь.  Озабочены, поскольку опасаются, что формироваться она будет за счет их прибыли, за счет возрастания их издержек. Это, кстати, не предопределено: Правительство ведь может принять и иное решение о формировании прибыли и об источниках ее формирования, о компенсации издержек.

Про эпизоотическую обстановку

Milknews: Какая ситуация складывается с лейкозом КРС в последнее время? 

Николай Власов: Плохая ситуация складывается. Лейкоз распространяется.

В чем причина такой широкой распространенности этого заболевания?

Причин несколько.

Первая группа причин – биологическая – это путь распространения вируса, длительность его инкубационного периода, сложность в выявлении возбудителя в организме инфицированного животного в ранний период инфекции, когда животное уже является источником вируса, но еще не имеет клинических проявлений болезни, а для лейкоза – это годы и годы.

Лейкоз высокоинфекционен, причем не для всех пород КРС, а в основном для тех, что у нас распространены.

Инкубационный период очень длительный – до 6 лет и иногда больше, причем животное в это время остается клинически здоровым.

Лейкоз КРС весьма склонен к ползучему распространению.

Вирус в организме выявить сложно, равно как и антитела в ранние периоды инфекционного процесса. Дело осложняется тем, что у нас много лет был принят совершенно не пригодный по причине низкой чувствительности метод диагностики – РИД.

Вторая группа причин – социально-ментальная (менталитет неразрывно связан с социологическими характеристиками).

Они состоят, в основном, в том, что наш мелкий хозяин крайне эгоистичен. Ему, как правило, наплевать на интересы общества и окружающих – это мы видим постоянно в своей деятельности. Поэтому он добровольно не избавится от зараженной коровы, которая распространяет инфекцию, поскольку ему выгодно ее содержать. А выгодно ее содержать, поскольку инкубационный период очень длинный и корова на протяжении его остается здоровой и дает продукцию. У нас больше половины коров в ЛПХ и КФХ – это миллионы голов.

Третья группа причин – экономическая. Наш мелкий хозяин скота беден в массе своей. И часто скотина, которую он имеет, это единственное средство его существования. Соответственно потеря коровы для него критична, а потому своевременно и добровольно с ней расстаться – это нанести себе критический ущерб в интересах общества.

У нас нет системы обязательного страхования скота. А должна бы быть, поскольку животные – это источник повышенной опасности для окружающих, причем не только опасности, связанной с распространением заразных болезней. Соответственно, собственник коровы – владелец ЛПХ не страхует своих животных, а, значит, и не получит компенсации за выбракованную по причине лейкоза корову. У нас нет достаточно средств в бюджете, чтобы профинансировать программу искоренения лейкоза КРС.

Четвертая группа причин – политическая. Учитывая, что, как уже было сказано, бюджетных средств для искоренения нет, принятие программы искоренения возможно только за счет средств собственников животных. Это значит, что политик (политическая партия, объединение), который(ое) будет(ут) продвигать идею искоренения лейкоза за счет средств граждан, совершит(ат) политическое самоубийство или потерпит серьезнейший ущерб, поскольку «встанут на дыбы» миллионы владельцев КРС в мелких хозяйствах и это используют его(их) конкуренты.

У нас крайне вредный в плане борьбы с заразными болезнями Закон об ЛПХ. Он создал некое странное поле: ЛПХ, согласно ему, некоммерческая деятельность, несмотря, например, на то, что в ЛПХ производятся миллионы тонн молока. И не просто производится, а и реализуется. Какая же это некоммерческая деятельность?

В Законе написано:

«1. Личное подсобное хозяйство – форма непредпринимательской деятельности по производству и переработке сельскохозяйственной продукции.

2. Личное подсобное хозяйство ведется гражданином или гражданином и совместно проживающими с ним и (или) совместно осуществляющими с ним ведение личного подсобного хозяйства членами его семьи в целях удовлетворения личных потребностей на земельном участке, предоставленном и (или) приобретенном для ведения личного подсобного хозяйства.

3. Реализация гражданами, ведущими личное подсобное хозяйство, сельскохозяйственной продукции, произведенной и переработанной при ведении личного подсобного хозяйства, не является предпринимательской деятельностью».

4. Вмешательство органов государственной власти и органов местного самоуправления в деятельность граждан, ведущих личное подсобное хозяйство, не допускается, за исключением случаев, предусмотренных законодательством Российской Федерации.

Все это в сумме формирует крайне опасную для принимающего решение лица или органа ситуацию. С одной стороны, лейкоз – опасная болезнь, причем вирус лейкоза КРС заражает людей. Женщин, по крайней мере, поскольку его репродукция зафиксирована пока только в тканях молочной железы у женщин. Его репродукции в организме мужчин пока не зафиксировано. И нет данных, что размножаясь в организме человека он не вызывает патологии. А мы, напомню, в данном случае говорим об онкологической патологии.

То есть, непременно нужно лейкоз искоренять – кто не искореняет, тот может оказаться виноват не только в убытках, но и в ущербе жизни и здоровью людей, миллионов людей. С другой стороны, искоренять – это значит потратить огромные деньги, которых нет, получить массовые протесты владельцев животных, бороться против принятых законов. То есть, нельзя этого делать.

Принятие любого внятного решения ставит автора решения в крайне уязвимую позицию. По-видимому, именно по этой причине и нет никакого решения по лейкозу: вроде мы с ним боремся, а вроде и нет. И результата, естественно, тоже нет.

Milknews: Можно ли решить эту проблему в России, и что для этого нужно?

Николай Власов: Конечно, можно решить эту проблему. Технологически и методически совершенно понятно, что и как надо делать для этого. И на эту тему накоплен большой опыт как у нас в стране, так и у наших зарубежных коллег. Освободиться от лейкоза можно за небольшой срок. Но тут воля нужна, причем политическая, нормальная нормативная база и большие средства. Пока нет ни того, ни другого, ни третьего.

Milknews: Опасен ли коронавирус для коров? 

Николай Власов: Пока таких данных нет, если вы спрашиваете о SARS-COVID. Но у КРС, как и у иных видов есть свои коронавирусы, известно два, против одного даже есть вакцины, правда они не особенно опасны.

Про работу

Milknews: И последний вопрос: есть ли какой-то вопрос, который вам хотелось, но не удалось решить за время вашей службы в Россельхознадзоре?

Николай Власов: Их много больше, чем тех, что удалось решить. Например: написать нормальный закон «О ветеринарии», написать хоть одни нормальные правила по борьбе с заразной болезнью, написать правила назначения ветеринарно-санитарной экспертизы (в этом контекст «написать» значит не только написать, но и добиться их принятия: написать – не проблема, а вот «протолкнуть»…), запустить систему идентификации и учета животных, реализовать программы искоренения бешенства.

С уважением к Вашему делу, Ника Виноградова

Источник: DairyNews.ru